Неточные совпадения
Городничий (
в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение).
В Саратовскую губернию! А? и не покраснеет! О, да с ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое дело изволили предпринять. Ведь вот относительно
дороги:
говорят, с одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а ведь, с другой стороны, развлеченье для ума. Ведь вы, чай, больше для собственного удовольствия едете?
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя
в глаза ему,
говорит про себя.)А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный со мною случай:
в дороге совершенно издержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?
Пошли к Почечуеву, да на
дороге Петр Иванович
говорит: «Зайдем, —
говорит, —
в трактир.
А поелику навоз производить стало всякому вольно, то и хлеба уродилось столько, что, кроме продажи, осталось даже на собственное употребление:"Не то что
в других городах, — с горечью
говорит летописец, — где железные
дороги [О железных
дорогах тогда и помину не было; но это один из тех безвредных анахронизмов, каких очень много встречается
в «Летописи».
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший
в свое самое милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, —
говорил он, указывая на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись
дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы спеть.
Левину самому хотелось зайти
в эти местечки, но местечки были от дома близкие, он всегда мог взять их, и местечки были маленькие, — троим негде стрелять. И потому он кривил душой,
говоря, что едва ли есть что. Поравнявшись с маленьким болотцем, Левин хотел проехать мимо, но опытный охотничий глаз Степана Аркадьича тотчас же рассмотрел видную с
дороги мочежину.
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она
говорила то, что не раз думала, — иначе бы это не было прощение. Если простить, то совсем, совсем. Ну, пойдем, я тебя проведу
в твою комнату, — сказала она вставая, и по
дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как я рада, что ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
И, так просто и легко разрешив, благодаря городским условиям, затруднение, которое
в деревне потребовало бы столько личного труда и внимания, Левин вышел на крыльцо и, кликнув извозчика, сел и поехал на Никитскую.
Дорогой он уже не думал о деньгах, а размышлял о том, как он познакомится с петербургским ученым, занимающимся социологией, и будет
говорить с ним о своей книге.
Левин Взял косу и стал примериваться. Кончившие свои ряды, потные и веселые косцы выходили один зa другим на
дорогу и, посмеиваясь, здоровались с барином. Они все глядели на него, но никто ничего не
говорил до тех пор, пока вышедший на
дорогу высокий старик со сморщенным и безбородым лицом,
в овчинной куртке, не обратился к нему.
Оставшись одна, Долли помолилась Богу и легла
в постель. Ей всею душой было жалко Анну
в то время, как она
говорила с ней; но теперь она не могла себя заставить думать о ней. Воспоминания о доме и детях с особенною, новою для нее прелестью,
в каком-то новом сиянии возникали
в ее воображении. Этот ее мир показался ей теперь так
дорог и мил, что она ни за что не хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.
— О, нет, — сказала она, — я бы узнала вас, потому что мы с вашею матушкой, кажется, всю
дорогу говорили только о вас, — сказала она, позволяя наконец просившемуся наружу оживлению выразиться
в улыбке. — А брата моего всё-таки нет.
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александрович. — А во вторых,
дорога не награда, а труд. И я желал бы, чтобы ты понимал это. Вот если ты будешь трудиться, учиться для того, чтобы получить награду, то труд тебе покажется тяжел; но когда ты трудишься (
говорил Алексей Александрович, вспоминая, как он поддерживал себя сознанием долга при скучном труде нынешнего утра, состоявшем
в подписании ста восемнадцати бумаг), любя труд, ты
в нем найдешь для себя награду.
— Ну полно, полно! — сказал Печорин, обняв его дружески, — неужели я не тот же?.. Что делать?.. всякому своя
дорога… Удастся ли еще встретиться, — Бог знает!.. —
Говоря это, он уже сидел
в коляске, и ямщик уже начал подбирать вожжи.
Но мы стали
говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни
в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути и
дороги придется им пройти вдвоем рука
в руку; две большие части впереди — это не безделица.
— Вот смотрите,
в этом месте уже начинаются его земли, —
говорил Платонов, указывая на поля. — Вы увидите тотчас отличье от других. Кучер, здесь возьмешь
дорогу налево. Видите ли этот молодник-лес? Это — сеяный. У другого
в пятнадцать лет не поднялся <бы> так, а у него
в восемь вырос. Смотрите, вот лес и кончился. Начались уже хлеба; а через пятьдесят десятин опять будет лес, тоже сеяный, а там опять. Смотрите на хлеба, во сколько раз они гуще, чем у другого.
Тот же час, отнесши
в комнату фрак и панталоны, Петрушка сошел вниз, и оба пошли вместе, не
говоря друг другу ничего о цели путешествия и балагуря
дорогою совершенно о постороннем.
Папа сидел со мной рядом и ничего не
говорил; я же захлебывался от слез, и что-то так давило мне
в горле, что я боялся задохнуться… Выехав на большую
дорогу, мы увидали белый платок, которым кто-то махал с балкона. Я стал махать своим, и это движение немного успокоило меня. Я продолжал плакать, и мысль, что слезы мои доказывают мою чувствительность, доставляла мне удовольствие и отраду.
Старушка хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою, вышла из комнаты. У меня немного защемило
в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение ехать было сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор отца с матушкой. Они
говорили о вещах, которые заметно не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет
дорога?
Путь же взял он по направлению к Васильевскому острову через
В—й проспект, как будто торопясь туда за делом, но, по обыкновению своему, шел, не замечая
дороги, шепча про себя и даже
говоря вслух с собою, чем очень удивлял прохожих.
Лариса. Стрелял и, разумеется, сшиб стакан, но только побледнел немного. Сергей Сергеич
говорит: «Вы прекрасно стреляете, но вы побледнели, стреляя
в мужчину и человека вам не близкого. Смотрите, я буду стрелять
в девушку, которая для меня
дороже всего на свете, и не побледнею». Дает мне держать какую-то монету, равнодушно, с улыбкой, стреляет на таком же расстоянии и выбивает ее.
Опять вино хотел было
дорогое покупать,
в рубль и больше, да купец честный человек попался: берите,
говорит, кругом по шести гривен за бутылку, а ерлыки наклеим, какие прикажете!
— Послушайте, Иван Кузмич! — сказал я коменданту. — Долг наш защищать крепость до последнего нашего издыхания; об этом и
говорить нечего. Но надобно подумать о безопасности женщин. Отправьте их
в Оренбург, если
дорога еще свободна, или
в отдаленную, более надежную крепость, куда злодеи не успели бы достигнуть.
— А вот что мы делаем. Прежде,
в недавнее еще время, мы
говорили, что чиновники наши берут взятки, что у нас нет ни
дорог, ни торговли, ни правильного суда…
—
В своей ли ты реке плаваешь? — задумчиво спросила она и тотчас же усмехнулась,
говоря: — Так — осталась от него кучка тряпок? А был большой… пакостник. Они трое: он, уездный предводитель дворянства да управляющий уделами — девчонок-подростков портить любили. Архиерей донос посылал на них
в Петербург, — у него епархиалочку отбили, а он для себя берег ее. Теперь она — самая
дорогая распутница здесь. Вот, пришел, негодяй!
Шемякин
говорил громко, сдобным голосом, и от него настолько сильно пахло духами, что и слова казались надушенными. На улице он казался еще более красивым, чем
в комнате, но менее солидным, — слишком щеголеват был его костюм светло-сиреневого цвета, лихо измятая
дорогая панама, тросточка, с ручкой из слоновой кости,
в пальцах руки — черный камень.
—
Дорогой мой, — уговаривал Ногайцев, прижав руку к сердцу. — Сочиняют много! Философы, литераторы. Гоголь испугался русской тройки, закричал… как это? Куда ты стремишься и прочее. А — никакой тройки и не было
в его время. И никто никуда не стремился, кроме петрашевцев, которые хотели повторить декабристов. А что же такое декабристы? Ведь, с вашей точки, они феодалы. Ведь они… комики, между нами
говоря.
У павильона Архангельской железной
дороги, выстроенного
в стиле древних церквей Северного края Саввой Мамонтовым, меценатом и строителем этой
дороги, жило семейство курносых самоедов, показывая публике моржа, который обитал
в пристроенном к павильону бассейне и будто бы
в минуты благодушного настроения
говорил...
Они оба вели себя так шумно, как будто кроме них на улице никого не было. Радость Макарова казалась подозрительной; он был трезв, но
говорил так возбужденно, как будто желал скрыть, перекричать
в себе истинное впечатление встречи. Его товарищ беспокойно вертел шеей, пытаясь установить косые глаза на лице Клима. Шли медленно, плечо
в плечо друг другу, не уступая
дороги встречным прохожим. Сдержанно отвечая на быстрые вопросы Макарова, Клим спросил о Лидии.
Лидия села
в кресло, закинув ногу на ногу, сложив руки на груди, и как-то неловко тотчас же начала рассказывать о поездке по Волге, Кавказу, по морю из Батума
в Крым.
Говорила она, как будто торопясь дать отчет о своих впечатлениях или вспоминая прочитанное ею неинтересное описание пароходов, городов,
дорог. И лишь изредка вставляла несколько слов, которые Клим принимал как ее слова.
Одетая, как всегда, пестро и крикливо, она
говорила так громко, как будто все люди вокруг были ее добрыми знакомыми и можно не стесняться их. Самгин охотно проводил ее домой,
дорогою она рассказала много интересного о Диомидове, который, плутая всюду по Москве, изредка посещает и ее, о Маракуеве, просидевшем
в тюрьме тринадцать дней, после чего жандармы извинились пред ним, о своем разочаровании театральной школой. Огромнейшая Анфимьевна встретила Клима тоже радостно.
— Спасибо. О Толстом я
говорила уже четыре раза, не считая бесед по телефону.
Дорогой Клим Иванович —
в доме нет денег и довольно много мелких неоплаченных счетов. Нельзя ли поскорее получить гонорар за дело, выигранное вами?
— Да, как будто нахальнее стал, — согласилась она, разглаживая на столе документы, вынутые из пакета. Помолчав, она сказала: — Жалуется, что никто у нас ничего не знает и хороших «Путеводителей» нет. Вот что, Клим Иванович, он все-таки едет на Урал, и ему нужен русский компаньон, — я, конечно, указала на тебя. Почему? — спросишь ты. А — мне очень хочется знать, что он будет делать там.
Говорит, что поездка займет недели три, оплачивает
дорогу, содержание и — сто рублей
в неделю. Что ты скажешь?
— Долго ли до греха? —
говорили отец и мать. — Ученье-то не уйдет, а здоровья не купишь; здоровье
дороже всего
в жизни. Вишь, он из ученья как из больницы воротится: жирок весь пропадает, жиденький такой… да и шалун: все бы ему бегать!
И опять, как прежде, ему захотелось вдруг всюду, куда-нибудь далеко: и туда, к Штольцу, с Ольгой, и
в деревню, на поля,
в рощи, хотелось уединиться
в своем кабинете и погрузиться
в труд, и самому ехать на Рыбинскую пристань, и
дорогу проводить, и прочесть только что вышедшую новую книгу, о которой все
говорят, и
в оперу — сегодня…
— Боже мой! —
говорил Обломов. — Да если слушать Штольца, так ведь до тетки век дело не дойдет! Он
говорит, что надо начать строить дом, потом
дорогу, школы заводить… Этого всего
в целый век не переделаешь. Мы, Ольга, вместе поедем, и тогда…
Он выбежит и за ворота: ему бы хотелось
в березняк; он так близко кажется ему, что вот он
в пять минут добрался бы до него, не кругом, по
дороге, а прямо, через канаву, плетни и ямы; но он боится: там,
говорят, и лешие, и разбойники, и страшные звери.
— Марфе Васильевне! — любезно улыбаясь,
говорил Тит Никоныч, — я очень счастлив, что вам нравится, — вы знаток. Ваш вкус мне порукой, что этот подарок будет благосклонно принят
дорогой новорожденной к ее свадьбе. Какая отменная девица! Поглядите, эти розы, можно сказать, суть ее живое подобие. Она будет видеть
в зеркале свое пленительное личико, а купидоны ей будут улыбаться…
— И все ложь! —
говорил Райский. —
В большинстве нет даже и почина нравственного развития, не исключая иногда и высокоразвитые умы, а есть несколько захваченных, как будто на
дорогу в обрез денег — правил (а не принципов) и внешних приличий, для руководства, — таких правил, за несоблюдение которых выводят вон или запирают куда-нибудь.
Кузина твоя увлеклась по-своему, не покидая гостиной, а граф Милари добивался свести это на большую
дорогу — и
говорят (это папа разболтал), что между ними бывали живые споры, что он брал ее за руку, а она не отнимала, у ней даже глаза туманились слезой, когда он, недовольный прогулками верхом у кареты и приемом при тетках, настаивал на большей свободе, — звал
в парк вдвоем, являлся
в другие часы, когда тетки спали или бывали
в церкви, и, не успевая, не показывал глаз по неделе.
— Та совсем дикарка — странная такая у меня. Бог знает
в кого уродилась! — серьезно заметила Татьяна Марковна и вздохнула. — Не надоедай же пустяками брату, — обратилась она к Марфеньке, — он устал с
дороги, а ты глупости ему показываешь. Дай лучше нам
поговорить о серьезном, об имении.
А так — он добрый: ребенка встретит — по голове погладит, букашку на
дороге никогда не раздавит, а отодвинет тростью
в сторону: «Когда не можешь,
говорит, дать жизни, и не лишай».
Леонтий был классик и безусловно чтил все, что истекало из классических образцов или что подходило под них. Уважал Корнеля, даже чувствовал слабость к Расину, хотя и
говорил с усмешкой, что они заняли только тоги и туники, как
в маскараде, для своих маркизов: но все же
в них звучали древние имена
дорогих ему героев и мест.
— Он
говорит, что это «попытки гордых умов уйти
в сторону от истины», вот как эти дорожки бегут
в сторону от большой
дороги и опять сливаются с ней же…
— Вот эти суда посуду везут, —
говорила она, — а это расшивы из Астрахани плывут. А вот, видите, как эти домики окружило водой? Там бурлаки живут. А вон, за этими двумя горками,
дорога идет к попадье. Там теперь Верочка. Как там хорошо, на берегу!
В июле мы будем ездить на остров, чай пить. Там бездна цветов.
— Да как это ты подкрался: караулили, ждали, и всё даром! —
говорила Татьяна Марковна. — Мужики караулили у меня по ночам. Вот и теперь послала было Егорку верхом на большую
дорогу, не увидит ли тебя? А Савелья
в город — узнать. А ты опять — как тогда! Да дайте же завтракать! Что это не дождешься? Помещик приехал
в свое родовое имение, а ничего не готово: точно на станции! Что прежде готово, то и подавайте.
Дорогой он мне сообщил, что его мать
в сношениях с аббатом Риго, и что он это заметил, и что он на все плюет, и что все, что они
говорят про причастие, — вздор.
Года полтора назад с ним вдруг случился припадок; он куда-то поехал и
в дороге помешался, так что произошло нечто вроде скандала, о котором
в Петербурге
поговорили.
— А вот такие сумасшедшие
в ярости и пишут, когда от ревности да от злобы ослепнут и оглохнут, а кровь
в яд-мышьяк обратится… А ты еще не знал про него, каков он есть! Вот его и прихлопнут теперь за это, так что только мокренько будет. Сам под секиру лезет! Да лучше поди ночью на Николаевскую
дорогу, положи голову на рельсы, вот и оттяпали бы ее ему, коли тяжело стало носить! Тебя-то что дернуло
говорить ему! Тебя-то что дергало его дразнить? Похвалиться вздумал?
— Развить? — сказал он, — нет, уж лучше не развивать, и к тому же страсть моя —
говорить без развития. Право, так. И вот еще странность: случись, что я начну развивать мысль,
в которую верую, и почти всегда так выходит, что
в конце изложения я сам перестаю веровать
в излагаемое; боюсь подвергнуться и теперь. До свидания,
дорогой князь: у вас я всегда непростительно разболтаюсь.
По
дороге везде работали черные арестанты с непокрытой головой, прямо под солнцем, не думая прятаться
в тень. Солдаты, не спуская с них глаз, держали заряженные ружья на втором взводе.
В одном месте мы застали людей, которые ходили по болотистому дну пропасти и чего-то искали. Вандик
поговорил с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул пьяный человек и вот теперь ищут его и не могут найти.